Елена Черникова

Северное сияние любви



- Уже выходите? - обратился ко мне старик.

Потрясающий вопрос. В пустом вагоне не так готовятся к выходу. Вообще не готовятся, а встают и уходят. А тут...

Стройный старик с блестящей кожей на холеных скулах и дорогими зубами. Коротко стрижен и полностью сед. Он сел на “Тверской” - и неподвижно и торжественно, возложив руки в пятнышках на прекрасный кожаный портфель, смотрел на свое отражение в черном стекле напротив. И вдруг - вот это он и спросил у меня. Больше никого в вагоне не было. Мы приближались к “Белорусской”. Я вспомнила, что на вокзальных узлах в метро обязательно входят новые пассажиры.

- ... Нет, еще еду, - ответила я, подумав.

Но поезд полетел к “Динамо” без пополнения. В нашем вагоне по полу катались две банки-жестянки из-под чего-то газированного и необходимого для развития народа, и это связывало нас с жизнью.

- Хорошо, - кивнул он и закрыл глаза.
читать дальше

Я не из пугливых, а скорее из любознательных. Внезапный вопрос прекрасного осанистого старика на миг выбросил меня из тяжких чувств, с которыми я села в этот вагон на пересадке, перепутав и линию, и станцию, и направление. Мне бы к себе на Пресню, но я перепутала всё, потому как полчаса назад мой возлюбленный выгнал меня из своего дома.

И сейчас уже не просто поздно, а совсем поздно, это последний рейс, метро закрывается. А я еду на Север Москвы в пустом вагоне, и душераздирающая боль растет во мне, почти ломая ребра.

-“Станция “Динамо”, - сказало вежливое существо с потолка.

- Да вы садитесь ближе, - открыв глаза, пригласил меня старик.

Я послушно придвинулась к нему и ответила “спасибо”. Двери схлопнулись, поезд замер, зашипел и пошел; мне захотелось поговорить со стариком.

“А вы, многоуважаемый, - вот-вот спрошу его я, - когда-нибудь выгоняли женщину из вашего дома на позднюю зимнюю улицу, причем в слезах и чувствах, которых вам вдруг стало многовато, страшновато, не по размеру... Да еще в Крещение, в мороз...”

- Да, голубушка, однажды была именно такая ситуация, - громко ответил старик свежим глубоким голосом, преодолев грохот колес.

“Прекрасно, - обрадовалась я. - Он телепат. Я могу не надрывать голоса, но он легко отвечает на мои мысли. Наверное, я слишком громко думаю...”

- Да-да, - подтвердил старик и положил правую руку себе на грудь. Что-то мягко шевельнулось под песочным велюром его пальто.

“Наверное, там щенок”, - предположила я.

- Ее зовут Лукерья, - объявил старик. В ту же секунду из пальто высунулся носик, маленькие человеческие ручки вцепились в запястье старика, круглые волосатенькие ушки и огромные темно-ореховые глаза повернулись ко мне и задумчиво сказали - “привет”.

- Кто это? - вслух рассмеялась я.

- Она не выносит холода, сквозняков, фамильярностей и чужих людей. И своих-то не очень, но особенно чужих. А следующую станцию - “Аэропорт” - она просто ненавидит. Когда подъедем, я ее на минуту спрячу, чтоб не заболела, а потом вызову. Уже ночь, а лемуры ночью просыпаются и очень тонко чувствуют. Днем тупеют, спят, а сейчас уже ночь...

- “Станция “Аэропорт”, - сказало радио.

Лемур в ужасе нырнул за пазуху. Старик погладил пальто, успокаивая беглянку, и сказал мне:

- Наверное, она что-то помнит из деятельности аэродромов, самолетов, когда от чудесного леса ее жаркого южного детства что-то железное, холодное, безжалостное отрывает навсегда и уносит в северные дали, до которых ей дела нет, а вот поди ж ты...

- Осторожно, двери закрываются...

Обещанный по радио “Сокол” невероятно оживил лемуриху. Она высунулась почти до пояса и весело осмотрелась; дескать, пронеслось? “Ах ты лемурка!..” - по-русски посочувствовала я, испытывая к невиданному зверьку теплую нежность. - “Вот такие амурки. Все играют в жмурки. Больно и холодно. Милая бурая лемурка...”

- Я всё думал: почему на “Соколе” ей всегда веселеет? Она же по-русски ни бум-бум, так какая же ей охота? - сказал старик, почесывая Лукерье затылочек.

- А лемуры едят птиц? - осторожно предположила я, поскольку соколы и лемуры как понятия впервые столкнулись в моей голове.

- Некоторые. А моя Лукерья довольствуется йогуртами, бананами, белым хлебом в молоке. Соколы ей вряд ли по зубкам, но мечтать, наверное, могут и лемуры. Она - лори. Отряд полуобезьян, семейство лемуров, род лори, вид не помню. А вы, голубушка, где ночевать будете? Обратного поезда сегодня уже не предвидится, а на улице холодно.

- Это еще не решено. Я сегодня из отряда полубездомных, семейство трудновлюбленных, род угасающий, если не оживить его видом - пока не знаю каким, не решила задачу, - ответила я, глядя на старика почти с надеждой. - Хотя дети у меня есть, дело не в детях...

- То есть вы с юга страсти направляетесь на север мудрости, не зная дороги и не отряхнув с плеч морозную пыль бессмертной любви, которая оказалась смертной, - витиевато выразился старик и концертно улыбнулся.

- А вы знаете дорогу?

Он положил руку на мягкую спинку Лукерьи и замолчал до “Войковской”.

Во все двери вдруг ввалились пассажиры навеселе, да так много, будто со всей ветки накапливались весь вечер. Лукерья молниеносно исчезла, старик очнулся и наклонился к моему уху:

- Позвольте мне процитировать... “Лемурами римляне называли души умерших, из которых добрые охраняли семью и дом, в виде Ларов, а злые, в виде блуждающих и злобных привидений, беспокоили бедных смертных...” Представляете, как интересно! Вы ушли из возлюбленного дома, отчего заблудились, а я вот еду домой с Лукерьей, мы в одном вагоне, два замученных человека, без счастья, без надежды... Но у Лукерьи есть наземный дом, то есть мой, у поезда есть подземный дом, то есть метро, поезду не вырваться отсюда, даже если он не захочет везти вас или меня, он так и будет тут мотаться - север, юг, север, юг, опять север. Он железный. А вы - нет. Вы не можете туда-сюда вечно мотаться, и Лукерья не может, она боится сквозняков, и я не могу, поскольку старею, и никто из нас не молодеет никогда, - прошептал он мне прямо в барабанную перепонку.

И тогда я подтянулась к его лицу и начала рассказывать, и шепот железных колес ничуть не мешал мне говорить, а ему слушать.

- Это началось летом, было очень тепло, как на юге. Мы с ним чуть-чуть поговорили - и я сразу его узнала. Вы, очевидно, понимаете меня: сразу узнала. Нет, даже раньше, до разговоров. Я только издали его увидела и будто вздрогнула. “Видишь?” - словно кто-то свыше спросил меня. - “Обрати внимание. Начинается”. И началось. Знаете, что он любит в постели? Материнские ласки... А как женщину он любит кого? Сестру. Если ее имя прочитать от конца к началу - получается почти мое имя, но я не сразу расслышала это. В первые же дни он зачем-то приручил меня, положил за пазуху, как вот вы лемурку Лукерью, а потом однажды проснулся, глаза сверкают страхом, всё тело покрылось водой - и он выбросил меня, будто бы я его укусила...

- Станция “Водный стадион”, - напомнило радио.

- Видите? Видите? Я же не вру вам. А он думает, что я вру, всё и всем. Потом он немного опомнился. Мы прогулялись, были в кафе и на выставке, потом смотрели кино и даже вырастили три комнатных растения. Новый год встречали... Он сказал мне, что я должна выйти замуж, и я развелась со своим мужем. Сегодня вечером мы оба чуть не плакали от счастья, потому что он тоже, кажется, начал узнавать меня. Мы лежали на диване и слушали клавесин. И когда скорость вращения Земли совпала с нашей скоростью, с полюсами, меридианами...

- Я понял, деточка, понял, - радостно отозвался старик. - Я сам так и сделал однажды. Не был готов к счастью - и сделал человеку гадость. Потом пришлось то кошку заводить, то собаку, змею, даже крокодильчика ненадолго, и в конце концов нашлась эта моя Лукерья. Лемурам до нас никакого дела нет. Лемур ленив и медитативен. Голова у него - будто запасная нижняя конечность, поскольку он может хоть всю жизнь прожить головой вниз. Мне очень захотелось перевернуть ее, чтоб можно гладить этот безумно родной мне мех, но смотреть в глаза. Лукерья покусывала меня, но я не отступал. Мне сказали, что она может прожить до пятнадцати лет, и я решил, что мы вполне можем успеть умереть на одной подушке. Я так подсчитал годы... совместного плавания по жизни.

- “Станция “Речной вокзал”. Поезд дальше не идет...” - голос с потолка вывел нас из собеседования.

Старик поправил шарф, укрывая Лукерью от внешнего мира, взял меня под руку и вывел из вагона. Шумная молодежная публика, с “Войковской” хлеставшая баночное пиво и не обращавшая на нас внимания, с хохотом и большим собственным значением вся растворилась на конечной станции. Дежурная в красной шапочке многозначительно прошла мимо нас твердыми беспрекословными шагами. Электронные часы показывали почти два часа ночи. Пробежал милиционер, будто что-то случилось.

- И никто из них не знает, что у меня за пазухой лемур Лукерья, - не без лукавства сказал старик.

- Мне уже кажется, что и у меня за пазухой лемур, - раскокетничалась я в ответ.

- Спать хотите? - спросил старик, придерживая передо мной тугую дверь “выход”.

- У меня хроническая бессонница - с детства, - пожала плечами я.

- Это от страха смерти и любви. Пойдемте? Переночуете и утром поедете.

Я согласилась без промедления: родственные души! Анестезин! Мы сели в частную машину “Нива” и через пять минут остановились напротив сияющей торговой вывески: “На Смольной”. “Сияет весьма северное название”, - вскользь подумала я, входя в теплую прихожую, обитую шелком, с красивыми медными светильниками на стенах. Квартира была хороша, в чудесном крепком доме.

Разуваясь, я посмотрела на пол и увидела очень много обуви. И мужской, и женской. Все сапожки дамы были ухоженные, белые, с аккуратно подправленными набойками. В квартире пахло грибным супом, дорогим одеколоном и свежим воском. Сначала я не поняла, что произошло.

В чистой комнате, куда отвел меня старик, стояла низкая деревянная кровать и два огромных кресла. В углах - высокие пальмы.

- Для Лукерьи? - спросила я про пальмы.

- Нет. Она! и по пальмам! Лукерья от пальм отказалась, что немного странно. Это всё жена моя выращивает...

- Жена?!!

- Да, она сейчас уже спит, - он кивнул на стену, - а завтра я вас познакомлю. Чаю хотите? У жены свой рецепт, заваривает сотни трав, очень хороший чай... Господи, да что с вами?

Я села в кресло, дыхание остановилось. Вместе с сердцебиением. Наверное, это как-то выразилось на лице. Старик выбежал, вернулся без Лукерьи, но со стаканом чего-то восточно-пахучего. Мне захотелось ударить его под стакан и немедленно выйти в окно.

- А... - понял он. - Вы хотите сказать, что именно сегодня вам только картин чужого домашнего уюта и не хватало, да?

Я не могла говорить с ним. Обман... Такие римские тонкости, такое московское понимание - и такая несусветная ложь! Зачем! Я же могла вернуться с этого Севера в свой Центр на любом такси, коих там у “Речного вокзала” пруд пруди, и деньги есть... Зачем же ты, старый пень, проявлял там свою парапсихологическую чуткость?

- Нет-нет, вы неверно понимаете, - ласково сказал старик и погладил меня по затылку, как давеча Лукерью в метро. Тем же движением.

- Если получать боль в рассрочку, - объяснял он, - то можно и умереть. А если всё сразу - то вы продышитесь и даже заснете. Захотите плакать - пожалуйста, не стесняйтесь. Стены со звукоизоляцией. Спокойной ночи, путешественница, - и он удалился в супружескую спальню.

Я выпила то, что было в стакане и заснула в кресле. Ночью ко мне пришел лемур и сказал назидательно: “Я не полуобезьяна! Я лемур, бесплотный дух. Овидий рассказывал, что празднество в Лемурии было чествованием умерших... Овидий мне рассказывал...”

Было приятно слушать древнего зверька с его внезапным историческим экскурсом. Он долго мурлыкал мне про старые времена, и в благодарность я ответила: “А я получеловек. Меня жених выгнал на улицу, и у меня теперь нету половины”.

“Он не разбирается в лемурах, - пояснила Лукерья. - Я, например, толстый лори, или “стыдливая кошка”... Если бы твой жених разбирался в лемурах, он не выгнал бы тебя”.

... Утром было еще холоднее вчерашнего. В метро ехали многочисленные москвичи и гости столицы, стекавшие с Севера в центр города, и я стекала вместе с ними. Слезы горя уже кончились, бил озноб любви. Да, кто-то выгнал меня ночью из своего дома. Но ведь не из моего. Да, кто-то приютил под пальмами. Но ведь не под моими.

Оба причинили мне лютую боль. Но зато я познакомилась с лемуркой Лукерьей, природной южанкой, - которая ухитряется жить на московском Севере, потому что у лемуров голова как нижняя конечность - могут всю жизнь провисеть вниз ею.
Видно, и я смогу...

www.port-folio.org/2008/part66.html